(Ludwig Ganghofer. Der Dorfapostel)
К сожалению, об этом немецком писателе крайне мало информации в сети; лишь совсем коротенькая статья Википедии да пара постов.
Людвиг Альберт Гангофер (Ludwig Albert Ganghofer; 7 июля 1855 г., Кауфбойрен — 24 июля 1920 г., Тегернзе) — немецкий писатель, певец своей малой родины Баварии. Видный представитель областнического романа в немецкой литературе. Творческое наследие Гангофера включает в себя стихи, пьесы, новеллы и романы. Многие его романы были экранизированы в Германии в начале XX века (роман "Грехи отцов", 1886 г., экранизирован в 1913 г.)Людвиг Гангофер закончил гимназию в 1873 г. и впоследствии работал монтером на Аугсбургском машиностроительном заводе (с 1904 г. – MAN, «Машинная фабрика Аугсбург–Нюрнберг»). В 1875 г. он оступает в Мюнхенский Политехникум в качестве студента факультета машиностроения, но в конечном счете меняет свои приоритеты на историю литературы и философии. Учился в Мюнхене, Берлине и Лейпциге. В 1879 г. был награжден докторской степенью университета Лейпцига.
Первая пьеса Л.Гангофера "Der Herrgottschnitzer von Ammergau" (Резчик Распятия Aммергау) была написана им в 1880 году для мюнхенского театра Gärtnerplatz. Пьеса пользовалась большим успехом. Впоследствии Гангофер работал драматургом в Королевском Бургтеатре Вены (Ringtheatre, 1881 г.), внештатным автором для семейной газеты Гартенлоб и как редактор фельетона Wiener Tagblatt (1886–1891). С 1891 г. Гангофер работал, главным образом, как автор Альпийских романов, вдохновленных пребыванием в охотничьем домике около Лейташа в Тироле. Основал Мюнхенское Литературное Общество.
"Хубертус" - охотничий домик Л.Гангофера в Гайстале
Работа Гангофера в качестве добровольного военного корреспондента с 1915 и 1917 гг. менее известна. В течение тех лет помимо пропагандистских и небольших военных отчетов (например, "Поезжайте на немецкие линии фронта"), он написал большое количество военных стихов, которые были изданы в Антологиях, такие как „Железная Цитра" и "Новые военные песни". Будучи личным другом Вильгельма II, в своих военных отчетах Гангофер часто воздавал почести императору и восхвалял его способ вести войну.
После окончания войны Л.Гангофер возвратился к своей профессии писателя. Свою последнюю работу „Страна Баварии в цветной фотографии" он посвятил "Его Величеству Королю Баварии Людвигу III с самым глубоким почтением".
Справа: памятник Л.Гангоферу в Эгерне
* * *
Однажды совершенно случайно в массе купленных книг мне попалось прижизненное издание 1917 г. одного из романов Л.Гангофера - "Сельский апостол" (Der Dorfapostel), 1900 г.
Поискал в сети, но в русском переводе не встретил... не издавалось... Вот, осмелюсь перевести, да буду выкладывать сюда по-маленьку, частями. Переводец, тскть, "авторский", уж не взыщите
...и за ошибочки не обессудьте 
* * *
Людвиг Гангофер. "Деревенский апостол"
(Мюнхен, Дрёмерское издательство, 1917)
Глава 1
Яркое полуденное солнце сверкало на заснеженных вершинах гор и белой долине. На горизонте - ни единой тени; всё покоится в тишине, залитое ярким солнечным светом. И всё вокруг белым-бело!..
Крыш не видно; под снегом их совсем не отличить от выбеленных домиков и от такой же белой земли. И колокольня не видна; она полностью растворилась в белизне. Лишь круглые диски её колоколов висели в воздухе, как два больших темных глаза, а зеленая, острая крыша, на вздымающейся медной обшивке которой снег не задерживался, казалось, одиноко парила в небе; издалека она была похожа на колпак какого-то великана, брошенный посреди белого поля...
Как холодны еще ночи, заметно по большим слоистым кускам ледяных кристаллов, которые после ночных заморозков повсюду виднелись из-под снежного покрова - у зимы свои ледяные цветы... Они искрились холодным светом по всей поверхности, а в чистом и спокойном воздухе, звенящем эхом голубых колокольчиков, перекатывающимся через белые горы, и в мягком свете вечернего солнца уже чувствуется едва заметное дыхание весны. Иногда с деревьев падали маленькие комья снега, снова и снова слышалось потрескивание льда, сковавшего ручей, а над заснеженными гнездами летали крохотные синички.
«...Они тоже чувствуют, что близки погожие деньки!...», - так, казалось, думал Роман Вальдхофер, остановившись на тротуаре, чтобы с улыбкой, всего лишь минуту, понаблюдать за игрой маленьких пташек, которые радовались солнцу и купали в снегу свои крылья.
Молодой парень, стройный, сложен крепко. С горячей кровью в венах; несмотря на зимний холод, на нем была распахнутая на груди куртка. Мужественное, приятное, загорелое лицо, подбородок и щеки тщательно выбриты, черные закрученные усики над губой и спокойные темные блестящие глаза. Легкая шляпка с белым орлиным пером, немного надвинутая на лоб, справно сидела на коротко стриженных каштановых волосах.
Весь облик Романа был не лишен городского лоска, который он приобрел еще с армейских времен. А как только он сменил свой двухцветный платок «Тяжелая кавалерия» на эту модную куртку, то его военная выправка вовсе исчезла, однако позёрство, так любимое и допускаемое многими, вовсе не было свойственно его личности.
Так стоял он посреди улицы, опершись на топор, который по обыкновению носил вместо прогулочной трости, и являл собой портрет типичного счастливого деревенского увальня, этакий образ здорового парня и беззаботной жизнерадостности. А как хорошо соответствовала его лицу эта спокойная, благостная улыбка, с которой он подслушивал птичьи разговоры!
Внезапно птицы вспорхнули и исчезли.
По улице приближался маленький, упитанный человечек с круглым морщинистым лицом, в черной мохнатой шапке, из-под которой выбивались седые волосы. Шея его раза четыре была обмотана черным платком, а под длинным, черным зимним сюртуком, который на упитанном животике был уже так тесен, что от пуговиц во все стороны шли складки, мелькали два медленно вышагивающих сапога, огромные и тяжелые, как кожаные болванки. Глаза его были потуплены в открытую книгу, а руки прятались в шерстяных варежках, висевших на шнурках из рукавов. Так шел преподобный герр Фелициан Хорадам, старый деревенский духовник, направляясь к молодому Вальдхоферу.
- Бог в помощь, герр пастор!
Пожилой господин захлопнул молитвенник и по инерции сделал еще пару шагов, так как затормозить увесистые сапоги было делом совсем не простым. Наконец, он остановился и, держа руки с молитвенником за спиной, приветливо поклонился:
- Бог в помощь и тебе, любезный Роман! Что делаешь тут?
- Да так… Подглядываю за птичками. Я бы сказал, герр пастор, человеку есть чему у них поучиться.
- Конечно, человек всегда может чему-то поучиться. Если б он этого хотел!
Пожилой господин добродушно засмеялся:
- Но скажи-ка мне, а чему ты хочешь поучиться у этих пташек?
- Тому, как они, полные веселья, копошатся в снегу и греют перышки на солнце! Вероятно, каждый из нас так же должен радоваться всему, и лютой зимой, и жарким летом; делать всё с легкостью как в тяжкие времена, так и в счастливые годы.
- М-да, это ты здорово освоил, Роман! - Во взгляде, которым господин Фелициан смотрел на юного Вальдхофера, читалась тревога. - Вероятно, однажды в жизни ты сможешь получить учение. Только кто знает, как скоро?..
Роман усмехнулся про себя, что так серьезно воспринял эти свои столь умные мысли, на которые натолкнули его маленькие взъерошенные синицы.
- Да, Роман, ты только учись!
Юный Вальдхофер ухмыльнулся:
- Думаю, герр пастор, как-нибудь смогу помаленьку!
- Говоришь, принимать лишения так же легко, как и радости счастливых лет? А сколько же трудностей ты повидал в своей жизни? Также много, как слепой сухих куличей?
Тут Роман рассмеялся:
- Вы правы, герр пастор! Уж к тем, которые вечно печалятся о земной юдоли, я не отношусь, слава Богу! Но нынче, смею заметить, оставляю мир у своих ног!
- Ну, и куда ж еще сегодня?
- Поднимусь на Грюнберг, посмотрю, что делают там наши лесорубы. Путь туда трудный да долгий.
- Дорога мимо плотины? Так ведь?
- Уж будьте покойны, герр пастор! Я думаю, очень и очень скоро Юли позволит мне куда больше! - Роман рассмеялся, как обычно смеются счастливцы. - Но, прошу заметить, счастье моё всё же может омрачить один неудачный момент, когда я сижу рядом с ней, а тут вдруг появляется её мать. Ведь холостой парень, как правило, не далёк от греха. Но ничего, я подожду счастливых мгновений, когда её матушки не будет с нами.
- Хм, милая беседа... Особенно для священника! - Герр Фелициан Горадам нахмурил брови, - И как я погляжу, тебя она не смущает?
- А чего мне смущаться? Ведь очень даже скоро вы дадите нам своё благословение, - юный Вальдхофер весело заморгал, - Я о том позаботился, и даже приберег небольшую заначку!
Он надвинул шляпу и, смеясь, пошел прочь. Пастор нервно запихнул молитвенник в сумку, тянул руки из рукавов сюртука, насколько позволяла короткая веревка шерстяных рукавиц, и от волнения забыв правильную немецкую речь, которая соответствовала обычно его преподобию, закричал, сбившись на местный диалект:
- Эй, ты! Заначка на мое благословение?! Даже не проси!
Роман остановился и с улыбкой сказал:
- Да не волнутесь, герр пастор! Всё вполне пристойно, я знаю, как должен держаться, ведь счастье само идет мне прямо в руки.
Такой ясный ответ, кажется, успокоил старика. С удовлетворением глядя на молодого парня, все же, несколько неуверенно спросил:
- Скажи, а ты хорошо обходишься с Юли?
- А как же еще должны обходиться друг с другом двое молодых, любящих людей?
- Конечно, конечно…
- Ну, разве что... лишь иногда... немного; милые бранятся – только тешатся. Так и должно быть! Это как сахар растворяется в кофе.
- Думаешь?
Роман проникновенно посмотрел священнику в лицо. Он кажется, почувствовал заботу в этих старых, добрых глазах.
- Герр пастор, вы ведь правда, ничего не имеете против Юли?
- Я?! - Пожилой господин смутился, - Нет, нет! Боже сохрани! Да я совсем другое хотел сказать... Эх, Святой Пётр, кто сейчас твой любимый лесоруб?
- Лучшего лесоруба не мог пожелать себе мой отец. Между прочим, лесоруба, который вкалывает за троих.
- Но мне, - вздохнул пастор, - мне покровитель доставляет нынче забот о других! Встретишь ли его сегодня? Ты должен передать ему моё послание.
- Теряюсь в догадках, что за послание? - Роман засмеялся, - Как я понял, вы слышали, что случилось в прошлое воскресенье?
- Да! Моя Катрин рассказала. Скажи-ка мне, Роман, и какой только бес вселился в этого человека?
- В человека, который искренне хотел сделать людей немного лучше, чем они есть.
- И чего только он ни хотел! - снова вздохнул Фелициан Хорадам, как будто это был уже не первый печальный случай, - Когда я, пастор, стоя за церковной кафедрой, взываю к совести наших крестьян, видит Бог, всё-таки это немного помогает, ведь они не спят на скамейках. Но когда у нас появляется такой лесоруб, весом в полтора центнера, и начинает в трактире проповедовать своим ближним "христианские добродетели", которые те охотно променяют на водку, то такой человек достоин нашего всеобщего осуждения! А недавно, как рассказала Катрин, они так отдубасили бедного парня, что тот даже не в силах был за себя постоять!
* * *
Наши сегодня Вас вспоминали. 
